образовательно-доверительный сайт
Первая любовь И.С.Тургенев.
(продолжение XIX - конец)
XIX
Я пришел бы в большое затруднение, если бы меня заставили рассказать
подробно, что происходило со мною в течение недели после моей неудачной
ночной экспедиции. Эта было странное, лихорадочное время, хаос какой-то, в
котором самые противоположные чувства, мысли, подозренья, надежды, радости и
страданья кружились вихрем; я страшился заглянуть в себя, если только
шестнадцатилетний мальчик может в себя заглянуть, страшился отдать себе
отчет в чем бы то ни было; я просто спешил прожить день до вечера; зато
ночью я спал... детское легкомыслие мне помогало. Я не хотел знать, любят ли
меня, и не хотел сознаться самому себе, что меня не любят; отца я избегал -
но Зинаиды избегать я не мог... Меня жгло как огнем в ее присутствии... но к
чему мне было знать, что это был за огонь, на котором я горел и таял, -
благо мне было сладко таять и гореть. Я отдавался всем своим, впечатлениям и
сам с собой лукавил, отворачивался от воспоминаний и закрывал глаза перед
тем, что предчувствовал впереди... Это томление, вероятно, долго бы не
продолжилось... громовой удар разом все прекратил и перебросил меня в новую
колею.
Вернувшись однажды к обеду с довольно продолжительной прогулки, я с
удивлением узнал, что буду обедать один, что отец уехал, а матушка
нездорова, не желает кушать и заперлась у себя в спальне. По лицам лакеев я
догадывался, что произошло нечто необыкновенное... Расспрашивать их я не
смел, но у меня был приятель, молодой буфетчик Филипп, страстный охотник до
стихов и артист на гитаре, - я к нему обратился. От него я узнал, что между
отцом и матушкой произошла страшная сцена (а в девичьей все было слышно до
единого слова; многое было сказано по-французски - да горничная Маша пять
лет жила у швеи из Парижа и все понимала); что матушка моя упрекала отца в
неверности, в знакомстве с соседней барышней, что отец сперва оправдывался,
потом вспыхнул и, в свою очередь, сказал какое-то жестокое слово, "якобы об
ихних летах", отчего матушка заплакала; что матушка также упомянула о
векселе, будто бы данном старой княгине, и очень о ней дурно отзывалась и о
барышне также, и что тут отец ей пригрозил.
- А произошла вся беда, - продолжал Филипп, - от безымянного письма, а
кто его написал - неизвестно; а то бы как этим делам наружу выйти, причины
никакой нет.
- Да разве что-нибудь было? - с трудом проговорил я, между тем как руки
и ноги у меня холодели и что-то задрожало в самой глубине груди.
Филипп знаменательно мигнул.
- Было. Этих делов не скроешь; уж на что батюшка ваш в этом разе
осторожен - да ведь надобно ж, примерно, карету нанять или там что... без
людей не обойдешься тоже.
Я услал Филиппа - и повалился на постель. Я не зарыдал, не предался
отчаянию; я не спрашивал себя, когда и как все это случилось; не удивлялся,
как я прежде, как я давно не догадался, - я даже не роптал на отца. . То,
что я узнал, было мне не под силу: это внезапное откровение раздавило
меня... Все было кончено. Все цветы мои были вырваны разом и лежали вокруг
меня, разбросанные и истоптанные.
Матушка на следующий день объявила, что переезжает в город. Утром отец
вошел к ней в спальню и долго сидел с нею наедине. Никто не слышал, что он
сказал ей, но матушка уж не плакала больше; она успокоилась и кушать
потребовала - однако не показалась и решения своего не переменила. Помнится,
я пробродил целый день, но в сад не заходил и ни разу не взглянул на
флигель, а вечером я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой
вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии
лакея, холодно сказал ему: "Несколько дней тому назад вашему сиятельству в
одном доме указали на дверь; а теперь я не буду входить с вами в объяснения,
но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас
выброшу в окошко. Мне ваш почерк не нравится". Граф наклонился, стиснул
зубы, съежился и исчез.
Начались сборы к переселению в город, на Арбат, где у нас был дом.
Отцу, вероятно, самому уже не хотелось более оставаться на даче; но, видно,
он успел упросить матушку не затевать истории. Все делалось тихо, не спеша,
матушка велела даже поклониться княгине и изъявить ей сожаление, что по
нездоровью не увидится с ней до отъезда. Я бродил, как . шальной, - и одного
только желал, как бы поскорее все это кончилось.
Одна мысль не выходила у меня из головы: как могла она, молодая девушка
- ну, и все-таки княжна, - решиться на такой поступок, зная, что мой отец
человек несвободный, и имея возможность выйти замуж хоть, например, за
Беловзорова? На что же она надеялась? Как не побоялась погубить всю свою
будущность? Да, думал я, вот это - любовь, это - страсть, это -
преданность... и вспоминались мне слова Лушина: жертвовать собою сладко для
иных. Как-то пришлось мне увидеть в одном из окон флигеля бледное пятно...
"Неужели это лицо Зинаиды?" - подумал я... Точно, это было ее лицо. Я не
вытерпел. Я не мог расстаться с нею, не сказав ей последнего прости. Я
улучил удобное мгновение и отправился во флигель. В гостиной княгиня
встретила меня своим обычным, неопрятно-небрежным приветом.
- Что это, батюшка, ваши так рано всполошились? - промолвила она,
забивая табак в обе ноздри.
Я посмотрел на нее, и у меня отлегло от сердца. Слово: вексель,
сказанное Филиппом, мучило меня. Она ничего не подозревала... по крайней
мере, мне тогда так показалось. Зинаида появилась из соседней комнаты, в
черном платье, бледная, с развитыми волосами; она молча взяла меня за руку и
увела с собой.
- Я услышала ваш голос, - начала она, - и тотчас вышла. И вам так легко
было нас покинуть, злой мальчик?
- Я пришел с вами проститься, княжна, - отвечал я, - вероятно,
навсегда. Вы, может быть, слышали - мы уезжаем.
Зинаида пристально посмотрела на меня.
- Да, я слышала. Спасибо, что пришли. Я уже думала, что не увижу вас.
Не поминайте меня лихом. Я иногда мучила вас; но все-таки я не такая, какою
вы меня воображаете.
Она отвернулась и прислонилась к окну.
- Право, я не такая. Я знаю, вы обо мне дурного мнения.
- Я?
- Да, вы... вы.
- Я? - повторил я горестно, и сердце у меня задрожало по-прежнему под
влиянием неотразимого, невыразимого обаяния. - Я? Поверьте, Зинаида
Александровна, что бы вы ни сделали, как бы вы ни мучили меня, я буду любить
и обожать вас до конца дней моих.
Она быстро обернулась ко мне и, раскрыв широко руки, обняла мою голову
и крепко и горячо поцеловала меня. Бог знает, кого искал этот долгий,
прощальный поцелуй, но я жадно вкусил его сладость. Я знал, что он уже
никогда не повторится.
- Прощайте, прощайте, - твердил я...
Она вырвалась и ушла. И я удалился. Я не в состоянии передать чувство,
с которым я удалился. Я бы не желал, чтобы оно когда-нибудь повторилось; но
я почел бы себя несчастливым, если бы я никогда его не испытал.
Мы переехали в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро
принялся за работу. Рана моя медленно заживала; но, собственно, против отца
у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в
моих глазах... Пускай психологи объяснят это противоречие как знают. Однажды
я шел по бульвару и, к неописанной моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его
любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне дорог по
воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
- Ага! - промолвил он и нахмурил брови. - Это вы, молодой человек!
Покажите-ка себя. Вы все еще желты, а все-таки в глазах нет прежней дряни.
Человеком смотрите, не комнатной собачкой. Это хорошо. Ну, что же вы?
работаете?
Я вздохнул Лгать мне не хотелось, а правду сказать я стыдился.
- Ну, ничего, - продолжал Лушин, - не робейте. Главное дело: жить
нормально и не поддаваться увлечениям. А то что пользы? Куда бы волна ни
понесла - все худо; человек хоть на камне стой, да на своих ногах. Я вот
кашляю... а Беловзоров - слыхали вы?
- Что такое? нет.
- Без вести пропал; говорят, на Кавказ уехал. Урок вам, молодой
человек. А вся штука оттого, что не умеют вовремя расстаться, разорвать
сети. Вот вы, кажется, выскочили благополучно. Смотрите же, не попадитесь
опять. Прощайте.
"Не попадусь... - думал я, - не увижу ее больше"; но мне было суждено
еще раз увидеть Зинаиду.
XXI
Отец мой каждый день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая
английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и
злая. Ее звали Электрик. Кроме отца, на ней никто ездить не мог. Однажды он
пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он
собирался выехать и уже надел шпоры. Я стал просить его взять меня с собою.
- Давай лучше играть в чехарду, - отвечал мне отец, - а то ты на своем
клепере за мной не поспеешь.
- Поспею; я тоже шпоры надену.
- Ну, пожалуй.
Мы отправились. У меня был вороненький, косматый конек, крепкий на ноги
и довольно резвый; правда, ему приходилось скакать во все лопатки, когда
Электрик шел полной рысью, но я все-таки не отставал. Я не видывал всадника,
подобного отцу; он сидел так красиво и небрежно-ловко, что, казалось, сама
лошадь под ним это чувствовала и щеголяла им. Мы проехали по всем бульварам,
побывали на Девичьем поле, перепрыгнули через несколько заборов (сперва я
боялся прыгать, но отец презирал робких людей, - и я перестал бояться),
переехали дважды чрез Москву-реку - и я уже думал, что мы возвращаемся
домой, тем более что сам отец заметил, что лошадь моя устала, как вдруг он
повернул от меня в сторону от Крымского броду и поскакал вдоль берега. Я
пустился вслед за ним. Поравнявшись с высокой грудой сложенных старых
бревен, он проворно соскочил с Электрика, велел мне слезть и, отдав мне
поводья своего коня, сказал, чтобы я подождал его тут же, у бревен, а сам
повернул в небольшой переулок и исчез. Я принялся расхаживать взад и вперед
вдоль берега, ведя за собой лошадей и бранясь с Электриком, который на ходу
то и дело дергал головой, встряхивался, фыркал, ржал; а когда я
останавливался, попеременно рыл копытом землю, с визгом кусал моего клепера
в шею, словом, вел себя как избалованный pur sang [конь чистокровной породы
- фр.]. Отец не возвращался. От реки несло неприятной сыростью; мелкий
дождик тихонько набежал и испестрил крошечными темными пятнами сильно
надоевшие мне глупые серые бревна, около которых я скитался. Тоска меня
брала, а отца все не было. Какой-то будочник из чухонцев, тоже весь серый, с
огромным старым кивером в виде горшка на голове и с алебардой (зачем,
кажется, было будочнику находиться на берегу Москвы-реки!), приблизился ко
мне и, обратив ко мне свое старушечье, сморщенное лицо, промолвил:
- Что вы здесь делаете с лошадьми, барчук? Дайте-ка я подержу. Я не
отвечал ему; он попросил у меня табаку. Чтобы отвязаться от него (к тому же
нетерпение меня мучило), я сделал несколько шагов по тому направлению, куда
удалился отец; потом прошел переулочек до конца, повернул за угол и
остановился. На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном
деревянного домика, спиной ко мне стоял мой отец; он опирался грудью на
оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в
темном платье и разговаривала с отцом; эта женщина была Зинаида.
Я остолбенел. Этого я, признаюсь, никак не ожидал. Первым движением
моим было убежать. "Отец оглянется, - подумал я, - и я пропал..." Но
странное чувство, чувство сильнее любопытства, сильнее даже ревности,
сильнее страха - остановило меня. Я стал глядеть, я силился прислушаться.
Казалось, отец настаивал на чем-то. Зинаида не соглашалась. Я как теперь
вижу ее лицо - печальное, серьезное, красивое и с непередаваемым отпечатком
преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния - я другого слова подобрать
не могу. Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только
улыбалась - покорно и упрямо. По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю
Зинаиду. Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда
служило признаком нетерпения... Потом послышались слова: "Vous devez vous
separer de cette..."["Вы должны расстаться с этой... " - фр.] Зинаида
выпрямилась и протянула руку... Вдруг в глазах моих совершилось невероятное
дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука,
- и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва
удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на
моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на
ней рубец. Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки
крылечка, ворвался в дом... Зинаида обернулась - и, протянув руки, закинув
голову, тоже отошла от окна.
С замиранием испуга, с каким-то ужасом недоумения на сердце бросился я
назад и, пробежав переулок, чуть не упустив Электрика, вернулся на берег
реки. Я не мог ничего сообразить. Я знал, что на моего холодного и
сдержанного отца находили иногда порывы бешенства, и все-таки я никак не мог
понять, что я такое видел... Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни
жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда
невозможно, что образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною
образ, навсегда запечатлелся в моей памяти. Я глядел бессмысленно на реку и
- Ну, что же ты - давай мне лошадь! - раздался за мной голос отца.
Я машинально подал ему поводья. Он вскочил на Электрика... Прозябший
конь взвился на дыбы и прыгнул вперед на полторы сажени... но скоро отец
укротил его; он вонзил ему шпоры в бока и ударил его кулаком по шее... "Эх,
хлыста нету", - пробормотал он.
Я вспомнил недавний свист и удар этого самого хлыста и содрогнулся.
- Куда ж ты дел его? - спросил я отца погодя немного.
Отец не отвечал мне и поскакал вперед. Я нагнал его. Мне непременно
хотелось видеть его лицо.
- Ты соскучился без меня? - проговорил он сквозь зубы.
- Немножко. Где же ты уронил свой хлыст? - спросил я его опять. Отец
быстро глянул на меня.
- Я его не уронил, - промолвил он, - я его бросил.
Он задумался и опустил голову. И тут-то я в первый и едва ли не в
последний раз увидел, сколько нежности и сожаления могли выразить его
строгие черты.
Он опять поскакал, и уж я не мог его догнать; я приехал домой четверть
часа после него.
"Вот это любовь, - говорил я себе снова, сидя ночью перед своим
письменным столом, на котором уже начали появляться тетради и книги, - это
страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни
было!.. от самой милой руки! А, видно, можно, если любишь... А я-то... я-то
воображал..."
Последний месяц меня очень состарил - и моя любовь, со всеми своими
волнениями и страданиями, показалась мне самому чем-то таким маленьким, и
детским, и мизерным перед тем другим, неизвестным чем-то, о котором я едва
мог догадываться и которое меня пугало, как незнакомое, красивое, но грозное
лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке...
Странный и страшный сон мне приснился в эту самую ночь. Мне чудилось,
что я вхожу в низкую темную комнату.. Отец стоит с хлыстом в руке и топает
ногами.; в углу прижалась Зинаида, и не на руке, а на лбу у ней красная
черта... А сзади их обоих поднимается весь окровавленный Беловзоров,
раскрывает бледные губы и гневно грозит отцу.
Два месяца спустя я поступил в университет, а через полгода отец мой
скончался (от удара) в Петербурге, куда только что переселился с моей
матерью и со мною. За несколько дней до своей смерти он получил письмо из
Москвы, которое его чрезвычайно взволновало... Он ходил просить о чем-то
матушку и, говорят, даже заплакал, он, мой отец! В самое утро того дня,
когда с ним сделался удар, он начал было письмо ко мне на французском языке.
"Сын мой, - писал он мне, - бойся женской любви, бойся этого счастья, этой
отравы..." Матушка после его кончины послала довольно значительную сумму
денег в Москву.
XXII
Прошло года четыре. Я только что вышел из университета и не знал еще
хорошенько, что мне начать с собою, в какую дверь стучаться: шлялся пока без
дела. В один прекрасный вечер я в театре встретил Майданова. Он успел
жениться и поступить на службу; но я не нашел в нем перемены. Он так же
ненужно восторгался и так же внезапно падал духом.
- Вы знаете, - сказал он мне, - между прочим, госпожа Дольская здесь.
- Какая госпожа Дольская?
- Вы разве забыли? бывшая княжна Засекина, в которую мы все были
влюблены, да и вы тоже. Помните, на даче, возле Нескучного.
- Она замужем за Дольским?
- Да.
- И она здесь, в театре?
- Нет, в Петербурге, она на днях сюда приехала; собирается за границу.
- Что за человек ее муж? - спросил я.
- Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец мой московский. Вы
понимаете - после той истории... вам это все должно быть хорошо известно
(Майданов значительно улыбнулся)... ей не легко было составить себе партию;
были последствия... но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет
очень рада. Она еще похорошела.
Майданов дал мне адрес Зинаиды. Она остановилась в гостинице Демут.
Старые воспоминания во мне расшевелились... я дал себе слово на другой же
день посетить бывшую мою "пассию". Но встретились какие-то дела; прошла
неделя, другая, и когда я наконец отправился в гостиницу Демут и спросил
госпожу Дольскую - я узнал, что она четыре дня тому назад умерла почти
внезапно от родов.
Меня как будто что-то в сердце толкнуло. Мысль, что я мог ее увидеть и
не увидел и не увижу ее никогда, - эта горькая мысль впилась в меня со всею
силою неотразимого упрека. "Умерла!" - повторил я, тупо глядя на швейцара,
тихо выбрался на улицу и пошел не зная сам куда. Все прошедшее разом всплыло
и встало передо мною. И вот чем разрешилась, вот к чему, спеша и волнуясь,
стремилась эта молодая, горячая, блистательная жизнь! Я это думал, я
воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти кудри - в тесном ящике, в
сырой, подземной тьме - тут же, недалеко от меня, пока еще живого, и, может
быть, в нескольких шагах от моего отца... Я все это думал, я напрягал свое
воображение, а между тем:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть, И равнодушно ей внимал я, -
звучало у меня в душе. О молодость! молодость! тебе нет ни до чего дела, ты
как будто бы обладаешь всеми сокровищами вселенной, даже грусть тебя тешит,
даже печаль тебе к лицу, ты самоуверенна и дерзка, ты говоришь: я одна живу
- смотрите! а у самой дни бегут и исчезают без следа и без счета, и все
в тебе исчезает, как воск на солнце, как снег... И, может быть, вся тайна
твоей прелести состоит не в возможности все сделать, а в возможности думать,
что ты все сделаешь, - состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы,
которые ни на что другое употребить бы не умела, - в том, что каждый из нас
не шутя считает себя расточителем, не шутя полагает, что он вправе сказать:
"О, что бы я сделал, если б я не потерял времени даром!"
Вот и я... на что я надеялся, чего я ожидал, какую богатую будущность
предвидел, когда едва проводил одним вздохом, одним унылым ощущением на миг
возникший призрак моей первой любви?
А что сбылось из всего того, на что я надеялся? И теперь, когда уже на
жизнь мою начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более
свежего, более дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей,
утренней, весенней грозе?
Но я напрасно клевещу на себя. И тогда, в то легкомысленное молодое
время, я не остался глух на печальный голос, воззвавший ко мне, на
торжественный звук, долетевший до меня из-за могилы. Помнится, несколько
дней спустя после того дня, когда я узнал о смерти Зинаиды, я сам, по
собственному неотразимому влечению, присутствовал при смерти одной бедной
старушки, жившей в одном с нами доме. Покрытая лохмотьями, на жестких
досках, с мешком под головою, она трудно и тяжело кончалась. Вся жизнь ее
прошла в горькой борьбе с ежедневной нуждою; не видела она радости, не
вкушала от меду счастия - казалось, как бы ей не обрадоваться смерти, ее
свободе, ее покою? А между тем пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока
грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее
не покинули последние силы, - старушка все крестилась и все шептала:
"Господи, отпусти мне грехи мои", - и только с последней искрой сознания
исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины. И помню я, что тут, у
одра этой бедной старушки, мне стало страшно за Зинаиду, и захотелось мне
помолиться за нее, за отца - и за себя. 1860 г.
Издательство "Художественная литература", 1980 г.
Тургенев И. С.
Т87 Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980.
Т. 2. Повести и романы. 1860 - 1876. 1980.
Во второй том вошли повести шестидесятых-семидесятых годов "Первая
любовь". "Вешние воды", романы "Дым" и "Новь"
1. Первая любовь. И.С.Тургенев. Начало --
Статьи на эту же тему:
Суть любви. Е. Пушкарев.
Что такое любовь. Е. Пушкарев
Коротко о любви. Е. Пушкарев
Влюбленность. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: совместимость, любовь. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: отношения. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: лидерство в любви и браке. Е Пушкарев
Психология любви. Е.Пушкарев
Тест на любовь: «шкала любви» З.Рубина.
"Первая любовь" - важный шаг полового взросления. Е.Пушкарев
Первая любовь. Рэй Брэдбери.
Первая любовь. Ф.В. Булгарин.
Реальна ли "первая любовь"? А. Бабин, Н. Аныкина .
Динамика и факторы представлений о любви и браке среди молодежи. М. Кущева, А. Гуйо, О. Сергеева, В. Рябушкина.