образовательно-доверительный сайт
Первая любовь. И.С. Тургенев.
Посвящено П. В. Анненкову
Гости давно разъехались. Часы пробили половину первого. В комнате
остались только хозяин, да Сергей Николаевич, да Владимир Петрович. Хозяин
позвонил и велел принять остатки ужина.
- Итак, это дело решенное, - промолвил он, глубже усаживаясь в кресло и
закурив сигару, - каждый из нас обязан рассказать историю своей первой
любви. За вами очередь, Сергей Николаевич
Сергей Николаевич, кругленький человек с пухленьким белокурым лицом,
посмотрел сперва на хозяина, потом поднял глаза к потолку.
- У меня не было первой любви, - сказал он наконец, - я прямо начал со
второй.
- Это каким образом?
- Очень просто. Мне было восемнадцать лет, когда я в первый раз
приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так,
как будто дело это было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за
другими. Собственно говоря, в первый и последний раз я влюбился лет шести в
свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из
моей памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?
- Так как же быть? - начал хозяин. - В моей первой любви тоже не много
занимательного; я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной,
моей теперешней женой, - и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали,
мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка
двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой
любви, надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве
вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
- Моя первая любовь принадлежит действительно к числу не совсем
обыкновенных, - ответил с небольшой запинкой Владимир Петрович, человек лет
сорока, черноволосый, с проседью.
- А! - промолвили хозяин и Сергей Николаевич в один голос. - Тем
лучше... Рассказывайте.
- Извольте... или нет: рассказывать я не стану; я не мастер
рассказывать: выходит сухо и коротко или пространно и фальшиво, а если
позволите, я запишу все, что вспомню, в тетрадку - и прочту вам.
Приятели сперва не согласились, но Владимир Петрович настоял на своем.
Через две недели они опять сошлись, и Владимир Петрович сдержал свое
обещание.
Вот что стояло в его тетрадке:
Мне было тогда шестнадцать лет. Дело происходило летом 1833 года.
Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской
заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало
и не торопясь.
Никто не стеснял моей свободы. Я делал что хотел, особенно с тех пор,
как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог
привыкнуть к мысли, что он упал "как бомба" (comme un bombe) в Россию, и с
ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели. Отец
обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня
внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы ее поглощали.
Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету;
она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь:
беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась - но не в присутствии отца;
она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно... Я не
видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного.
Я никогда не забуду первых недель, проведенных мною на даче. Погода
стояла чудесная; мы переехали из города девятою мая, в самый Николин день Я
гулял - то в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой; брал с собою
какую-нибудь книгу - курс Кайданова, например, - но редко ее развертывал, а
больше вслух читал стихи, которых знал очень много на память; кровь бродила
во мне, и сердце ныло - так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и
всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг
одних и тех же представлений, как на заре стрижи вокруг колокольни; я
задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть,
навеянную то певучим стихом, то красотою вечера, проступало, как весенняя
травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.
У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь
подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире - как весело
дул мне в уши ветер! - или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и
лазурь в разверстую душу.
Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда
не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал,
во всем, что я ощущал, таилось полуосознанное, стыдливое предчувствие
чего-то нового, несказанно сладкого, женского...
Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им,
оно катилось по моим жилам в каждой капле крови... ему было суждено скоро
сбыться.
Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух
низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых
обоев... Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных
мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на
деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким
образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев.
Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день - недели три
спустя после девятого мая - ставни в окнах этого флигелька открылись,
показались в них женские лица - какое-то семейство в нем поселилось.
Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том,
кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва
промолвила не без некоторого уважения: "А! княгиня... - а потом прибавила: -
Должно быть, бедная какая-нибудь".
- На трех извозчиках приечали-с, - заметил, почтительно подавая блюдо,
дворецкий, - своего экипажа не имеют-с, и мебель самая пустая.
- Да, - возразила матушка, - а все-таки лучше. Отец холодно взглянул на
нее: она умолкла.
Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый
ею флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько
зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил
это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел
"Разбойников" Шиллера.
У меня была привычка бродить каждый вечер с ружьем по нашему саду и
караулить ворон. К этим осторожным, хищным и лукавым птицам я издавна
чувствовал ненависть. В день, о котором зашла речь, я также отправился в сад
- и, напрасно исходив все аллеи (вороны меня признали и только издали
отрывисто каркали), случайно приблизился к низкому забору, отделявшему
собственно наши владения от узенькой полосы сада, простиравшейся за
флигельком направо и принадлежавшей к нему. Я шел потупя голову. Вдруг мне
послышались голоса; я взглянул через забор - и окаменел. Мне представилось
странное зрелище.
В нескольких шагах от меня - на поляне, между кустами зеленой малины,
стояла высокая стройная девушка в полосатом розовом платье и с белым
платочком на голове; вокруг нее теснились четыре молодые человека, и она
поочередно хлопала их по лбу теми небольшими серыми цветками, которых имени
я не знаю, но которые хорошо знакомы детям: эти цветки образуют небольшие
мешочки и разрываются с треском, когда хлопнешь ими по чему-нибудь твердому.
Молодые люди так охотно подставляли свои лбы - а в движениях девушки (я ее
видел сбоку) было что-то такое очаровательное, повелительное, ласкающее,
насмешливое и милое, что я чуть не вскрикнул от удивления и удовольствия и,
кажется, тут же бы отдал все на свете, чтобы только и меня эти прелестные
пальчики хлопнули по лбу. Ружье мое соскользнуло на траву, я все забыл, я
пожирал взором этот стройный стан, и шейку, и красивые руки, и слегка
растрепанные белокурые волосы под белым платочком, и этот полузакрытый умный
глаз, и эти ресницы, и нежную щеку под ними...
- Молодой человек, а молодой человек, - проговорил вдруг подле меня
чей-то голос, - разве позволительно глядеть так на чужих барышень?
Я вздрогнул весь, я обомлел... Возле меня за забором стоял какой-то
человек с коротко остриженными черными волосами и иронически посматривал на
меня. В это самое мгновение и девушка обернулась ко мне... Я увидал огромные
серые глаза на подвижном, оживленном лице - и все это лицо вдруг задрожало,
засмеялось, белые зубы сверкнули на нем, брови как-то забавно поднялись... Я
вспыхнул, схватил с земли ружье и, преследуемый звонким, но не злым
хохотаньем, убежал к себе в комнату, бросился на постель и закрыл лицо
руками. Сердце во мне так и прыгало; мне было очень стыдно и весело: я
чувствовал небывалое волнение.
Отдохнув, я причесался, почистился и сошел вниз к чаю. Образ молодой
девушки носился передо мною, сердце перестало прыгать, но как-то приятно
сжималось.
- Что с тобой? - внезапно спросил меня отец, - убил ворону?
Я хотел было все рассказать ему, но удержался и только улыбнулся про
себя. Ложась спать, я, сам не знаю зачем, раза три повернулся на одной ноге,
напомадился, лег и всю ночь спал как убитый. Перед утром я проснулся на
мгновенье, приподнял голову, посмотрел вокруг себя с восторгом - и опять
заснул.
"Как бы с ними познакомиться?" - было первою моею мыслью, как только я
проснулся поутру. Я перед чаем отправился в сад, но не подходил слишком
близко к забору и никого не видел. После чаю я прошелся несколько раз по
улице перед дачей - и издали заглядывал в окна... Мне почудилось за
занавеской ее лицо, и я с испугом поскорее удалился. "Однако надо же
познакомиться, - думал я, беспорядочно расхаживая по песчаной равнине,
расстилавшейся перед Нескучным, - но как? Вот в чем вопрос". Я припоминал
малейшие подробности вчерашней встречи: мне почему-то особенно ясно
представлялось, как это она посмеялась надо мною... Но, пока я волновался и
строил различные планы, судьба уже порадела обо мне.
В мое отсутствие матушка получила от новой своей соседки письмо на
серой бумаге, запечатанной бурым сургучом, какой употребляется только на
почтовых повестках да на пробках дешевого вина. В этом письме, написанном
безграмотным языком и неопрятным почерком, княгиня просила матушку оказать
ей покровительство: матушка моя, по словам княгини, была хорошо знакома с
значительными людьми, от которых зависела ее участь и участь ее детей, так
как у ней были очень важные процессы. "Я квам обращаюсь, - писала она, - как
благородная дама благородной даме, и при том мне преятно воспользоватца сим
случаем". Кончая, она просила у матушки позволения явиться к ней. Я застал
матушку в неприятном расположении духа: отца не было дома, и ей не с кем
было посоветоваться. Не отвечать "благородной даме", да еще княгине, было
невозможно, а как отвечать - матушка недоумевала. Написать записку
по-французски казалось ей неуместным, а в русской орфографии сама матушка не
была сильна - и знала это и не хотела компрометироваться. Она обрадовалась
моему приходу и тотчас приказала мне сходить к княгине и на словах объяснить
ей, что матушка, мол, моя всегда готова оказать ее сиятельству, по мере сил,
услугу и просить ее пожаловать к ней часу в первом. Неожиданно быстрое
исполнение моих тайных желаний меня и обрадовало и испугало; однако я не
выказал овладевшего мною смущения - и предварительно отправился к себе в
комнату, чтобы надеть новенький галстух и сюртучок: дома я еще ходил в
куртке и в отложных воротничках, хотя очень ими тяготился.
В тесной и неопрятной передней флигелька, куда я вступил с невольной
дрожью во всем теле, встретил меня старый и седой слуга с темным, медного
цвета, лицом, свиными угрюмыми глазками и такими глубокими морщинами на лбу
и на висках, каких я в жизни не видывал. Он нес на тарелке обглоданный
хребет селедки и, притворяя ногою дверь, ведущую в другую комнату, отрывисто
проговорил:
- Чего вам?
- Княгиня Засекина дома? - спросил я.
- Вонифатий! - закричал из-за двери дребезжащий женский голос. Слуга
молча повернулся ко мне спиною, причем обнаружилась сильно истертая спинка
его ливреи, с одинокой порыжелой гербовой пуговицей, и ушел, поставив
тарелку на пол.
- В квартал ходил? - повторил тот же женский голос. Слуга пробормотал
что-то. - А?.. Пришел кто-то?.. - послышалось опять. - Барчук соседний? Ну,
проси.
- Пожалуйте-с в гостиную, - проговорил слуга, появившись снова передо
мною и поднимая тарелку с полу.
Я оправился и вошел в "гостиную".
Я очутился в небольшой и не совсем опрятной комнате с бедной, словно
наскоро расставленной мебелью. У окна, на кресле с отломанной ручкой, сидела
женщина лет пятидесяти, простоволосая и некрасивая, в зеленом старом платье
и с пестрой гарусной косынкой вокруг шеи. Ее небольшие черные глазки так и
впились в меня.
Я подошел к ней и раскланялся.
- Я имею честь говорить с княгиней Засекиной?
- Я княгиня Засекина; а вы сын господина В.?
- Точно так-с. Я пришел к вам с поручением от матушки.
- Садитесь, пожалуйста. Вонифатий! где мои ключи, не видал?
Я сообщил г-же Засекиной ответ моей матушки на ее записку. Она
выслушала меня, постукивая толстыми красными пальцами по оконнице, а когда я
кончил, еще раз уставилась на меня.
- Очень хорошо; непременно буду, - промолвила она наконец. - А как вы
еще молоды! Сколько вам лет, позвольте спросить?
- Шестнадцать лет, - отвечал я с невольной запинкой.
Княгиня достала из кармана какие-то исписанные, засаленные бумаги,
поднесла их к самому носу и принялась перебирать их.
- Годы хорошие, - произнесла она внезапно, поворачиваясь и ерзая на
стуле. - А вы, пожалуйста, будьте без церемонии. У меня просто.
"Слишком просто", - подумал я, с невольной гадливостью окидывая взором
всю ее неблагообразную фигуру.
В это мгновенье другая дверь гостиной быстро распахнулась, и на пороге
появилась девушка, которую я видел накануне в саду. Она подняла руку, и на
лице ее мелькнула усмешка.
- А вот и дочь моя, - промолвила княгиня, указав на нее локтем. -
Зиночка, сын нашего соседа, господина В. Как вас зовут, позвольте узнать?
- Владимиром, - отвечал я, вставая и пришепетывая от волнения.
- А по батюшке?
- Петровичем.
- Да! У меня был полицеймейстер знакомый, тоже Владимиром Петровичем
звали. Вонифатий! не ищи ключей, ключи у меня в кармане.
Молодая девушка продолжала глядеть на меня с прежней усмешкой, слегка
щурясь и склонив голову немного набок.
- Я уже видела мсьё Вольдемара, - начала она. (Серебристый звук ее
голоса пробежал по мне каким-то сладким холодком.) - Вы мне позволите так
называть вас?
- Помилуйте-с, - пролепетал я.
- Где это? - спросила княгиня. Княжна не отвечала своей матери.
- Вы теперь заняты? - промолвила она, не спуская с меня глаз.
- Никак нет-с.
- Хотите вы мне помочь шерсть распутать? Подите сюда, ко мне. Она
кивнула мне головой и пошла вон из гостиной. Я отправился вслед за ней.
В комнате, куда мы вошли, мебель была немного получше и расставлена с
большим вкусом. Впрочем, в это мгновенье я почти ничего заметить не мог: я
двигался как во сне и ощущал во всем составе своем какое-то до глупости
напряженное благополучие.
Княжна села, достала связку красной шерсти и, указав мне на стул против
нее, старательно развязала связку и положила мне ее на руки. Все это она
делала молча, с какой-то забавной медлительностью и с той же светлой и
лукавой усмешкой на чуть-чуть раскрытых губах. Она начала наматывать шерсть
на перегнутую карту и вдруг озарила меня таким ясным и быстрым взглядом, что
я невольно потупился. Когда ее глаза, большею частию полуприщуренные,
открывались во всю величину свою, - ее лицо изменялось совершенно: точно
свет проливался по нем.
- Что вы подумали обо мне вчера, мсьё Вольдемар? - спросила она погодя
немного. - Вы, наверно, осудили меня?
- Я - княжна... я ничего не думал... как я могу... - отвечал я с
смущением.
Послушайте, - возразила она. - Вы меня еще не знаете; я престранная:
я хочу, чтоб мне всегда правду говорили. Вам, я слышала, шестнадцать лет, а
мне двадцать один: вы видите, я гораздо старше вас, и потому вы всегда
должны мне говорить правду... и слушаться меня, - прибавила она. - Глядите
на меня - отчего вы на меня не глядите?
Я смутился еще более, однако поднял на нее глаза. Она улыбнулась,
только не прежней, а другой, одобрительной улыбкой.
- Глядите на меня, - промолвила она, ласково понижая голос, - мне это.
не неприятно... Мне ваше лицо нравится; я предчувствую, что мы будем
друзьями. А я вам нравлюсь? - прибавила она лукаво.
- Княжна... - начал было я.
- Во-первых, называйте меня Зинаидой Александровной, а во-вторых, что
это за привычка у детей (она поправилась) - у молодых людей - не говорить
прямо то, что они чувствуют? Это хорошо для взрослых. Ведь я вам нравлюсь?
Хотя мне очень было приятно, что она так откровенно со мной говорила,
однако я немного обиделся. Я хотел показать ей, что она имеет дело не с
мальчиком, и, приняв по возможности развязный и серьезный вид, промолвил:
- Конечно, вы очень мне нравитесь, Зинаида Александровна; я не хочу это
скрывать.
Она с расстановкой покачала головой.
- У вас есть гувернер? - спросила она вдруг.
- Нет, у меня уже давно нет гувернера.
Я лгал; еще месяца не прошло с тех пор, как я расстался с моим
французом.
- О! да я вижу - вы совсем большой. Она легонько ударила меня по
пальцам.
- Держите прямо руки! - И она прилежно занялась наматыванием клубка.
Я воспользовался тем, что она не поднимала глаз, и принялся ее
рассматривать, сперва украдкой, потом все смелее и смелее. Лицо ее
показалось мне еще прелестнее, чем накануне: так все в нем было тонко, умно
и мило. Она сидела спиной к окну, завешенному белой сторой; солнечный луч,
пробиваясь сквозь эту стору, обливал мягким светом ее пушистые золотистые
волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь. Я глядел
на нее - и как дорога и близка становилась она мне! Мне сдавалось, что и
давно-то я ее знаю и ничего не знал и не жил до нее... На ней было
темненькое, уже поношенное, платье с передником; я, кажется, охотно поласкал
бы каждую складку этого платья и этого передника. Кончики ее ботинок
выглядывали из-под ее платья: я бы с обожанием преклонился к этим
ботинкам... "И вот я сижу перед ней, - подумал я, - я с ней познакомился...
какое счастье, боже мой!" Я чуть не соскочил со стула от восторга, но только
ногами немного поболтал как ребенок, который лакомится.
Мне было хорошо, как рыбе в воде, и я бы век не ушел из этой комнаты,
не покинул бы этого места.
Ее веки тихо поднялись, и опять ласково засияли передо мною ее светлые
глаза - и опять она усмехнулась.
- Как вы на меня смотрите, - медленно проговорила она и погрозила мне
пальцем.
Я покраснел... "Она все понимает, она все видит, - мелькнуло у меня в
голове. - И как ей всего не понимать и не видеть!"
Вдруг что-то застучало в соседней комнате - зазвенела сабля.
- Зина! - закричала в гостиной княгиня, - Беловзоров принес тебе
котенка.
- Котенка! - воскликнула Зинаида и, стремительно поднявшись со стула,
бросила клубок мне на колени и выбежала вон.
Я тоже встал и, положив связку шерсти и клубок на оконницу, вышел в
гостиную и остановился в недоумении. Посредине комнаты лежал, растопыря
лапки, полосатый котенок; Зинаида стояла перед ним на коленях и осторожно
поднимала ему мордочку. Возле княгини, заслонив почти весь простенок между
окнами, виднелся белокурый и курчавый молодец, гусар с румяным лицом и
глазами навыкате.
- Какой смешной! - твердила Зинаида, - и глаза у него не серые, а
зеленые, и уши какие большие. Спасибо вам, Виктор Егорыч! Вы очень милы.
Гусар, в котором я узнал одного из виденных мною накануне молодых
людей, улыбнулся и поклонился, причем щелкнул шпорами и брякнул колечками
сабли.
- Вам угодно было вчера сказать, что вы желаете иметь полосатого
котенка с большими ушами... вот, я и достал-с. Слова - закон. - И он опять
поклонился.
Котенок слабо пискнул и начал нюхать пол.
- Он голоден! - воскликнула Зинаида. - Вонифатий! Соня! принесите
молока.
Горничная, в старом желтом платье с полинялым платочком на шее, вошла с
блюдечком молока в руке и поставила его перед котенком. Котенок дрогнул,
зажмурился и принялся лакать.
- Какой у него розовый язычок, - заметила Зинаида, пригнув голову почти
к полу и заглядывая ему сбоку под самый нос.
Котенок насытился и замурлыкал, жеманно перебирая лапками. Зинаида
встала и, обернувшись к горничной, равнодушно промолвила:
- Унеси его.
- За котенка - ручку, - проговорил гусар, осклабясь и передернув всем
своим могучим телом, туго затянутым в новый мундир.
- Обе, - возразила Зинаида и протянула к нему руки. Пока он целовал их,
она смотрела на меня через плечо.
Я стоял неподвижно на одном месте и не знал - засмеяться ли мне,
сказать ли что-нибудь или так промолчать. Вдруг, сквозь раскрытую дверь
передней, мне бросилась в глаза фигура нашего лакея Федора. Он делал мне
знаки. Я машинально вышел к нему.
- Что ты? - спросил я.
- Маменька прислали за вами, - проговорил он шепотом. - Оне гневаются,
что вы с ответом не ворочаетесь.
- Да разве я давно здесь?
- Час с лишком.
- Час с лишком! - повторил я невольно и, вернувшись в гостиную, начал
раскланиваться и шаркать ногами.
- Куда вы? - спросила меня княжна, взглянув из-за гусара.
- Мне нужно домой-с. Так я скажу, - прибавил я, обращаясь к старухе, -
что вы пожалуете к нам во втором часу.
- Так и скажите, батюшка.
Княгиня торопливо достала табакерку и так шумно понюхала, что я да же
вздрогнул.
- Так и скажите, - повторила она, слезливо моргая и кряхтя.
Я еще раз поклонился, повернулся и вышел из комнаты с тем чувством
неловкости в спине, которое ощущает очень молодой человек, когда он знает,
что ему глядят вслед.
- Смотрите же, мсьё Вольдемар, заходите к нам, - крикнула Зинаида и
опять рассмеялась.
"Что это она все смеется?" - думал я, возвращаясь домой в сопровождении
Федора, который ничего мне не говорил, но двигался за мной неодобрительно.
Матушка меня побранила и удивилась: что я мог так долго делать у этой
княгини? Я ничего не отвечал ей и отправился к себе в комнату. Мне вдруг
стало очень грустно... Я силился не плакать... Я ревновал к гусару.
Княгиня, по обещанию, навестила матушку и не понравилась ей. Я не
присутствовал при их свидании, но за столом матушка рассказывала отцу, что
эта княгиня Засекина ей кажется une femme tres vulgaire [женщиной весьма
вульгарной - фр], что она очень ей надоела своими просьбами ходатайствовать
за нее у князя Сергия, что у ней все какие-то тяжбы и дела - des vilaines
affaires d*argent [гадкие денежные дела - фр.] - и что она должна быть
великая кляузница. Матушка, однако же, прибавила, что она позвала ее с
дочерью на завтрашний день обедать (услыхав слово "с дочерью", я уткнул нос
в тарелку), потому что она все-таки соседка, и с именем. На это отец объявил
матушке, что он теперь припоминает, какая это госпожа; что он в молодости
знал покойного князя Засекина, отлично воспитанного, но пустого и вздорного
человека; что его в обществе звали "le Parisien" ["Парижанин" - фр.], по
причине его долгого житья в Париже; что он был очень богат, но проиграл все
свое состояние - и неизвестно почему, чуть ли не из-за денег, - впрочем, он
бы мог лучше выбрать, - прибавил отец и холодно улыбнулся, - женился на
дочери какого-то приказного, а женившись, пустился в спекуляции и разорился
окончательно.
- Как бы она денег взаймы не попросила, - заметила матушка.
- Это весьма возможно, - спокойно промолвил отец. - Говорит она
по-французски?
- Очень плохо.
- Гм. Впрочем, это все равно. Ты мне, кажется, сказала, что ты и дочь
ее позвала; меня кто-то уверял, что она очень милая и образованная девушка.
- А! Стало быть, она не в мать.
- И не в отца, - возразил отец. - Тот был тоже образован, да глуп.
Матушка вздохнула и задумалась. Отец умолк. Мне было очень неловко в течение
этого разговора.
После обеда я отправился в сад, но без ружья. Я дал было себе слово не
подходить к "засекинскому саду", но неотразимая сила влекла меня туда - и
недаром. Не успел я приблизиться к забору, как увидел Зинаиду. На этот раз
она была одна. Она держала в руках книжку и медленно шла по дорожке. Она
меня не замечала.
Я чуть-чуть не пропустил ее; но вдруг спохватился и кашлянул.
Она обернулась, но не остановилась, отвела рукою широкую голубую ленту
своей круглой соломенной шляпы, посмотрела на меня, тихонько улыбнулась и
опять устремила глаза в книжку.
Я снял фуражку и, помявшись немного на месте, пошел прочь с тяжелым
сердцем. "Que suis-je pour elle?"["Что я для нее?" - фр.] - подумал я (бог
знает почему) по-французски.
Знакомые шаги раздались за мною: я оглянулся - ко мне своей быстрой и
легкой походкой шел отец.
- Это княжна? - спросил он меня.
- Княжна.
- Разве ты ее знаешь?
- Я ее видел сегодня утром у княгини.
Отец остановился и, круто повернувшись на каблуках, пошел назад.
Поравнявшись с Зинаидой, он вежливо ей поклонился. Она также ему
поклонилась, не без некоторого изумления на лице, и опустила книгу. Я видел,
как она провожала его глазами. Мой отец всегда одевался очень изящно,
своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более
стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших
кудрях.
Я направился было к Зинаиде, но она даже не взглянула на меня, снова
приподняла книгу и удалилась.
-- продолжение
Статьи на эту же тему:
Суть любви. Е. Пушкарев.
Что такое любовь. Е. Пушкарев
Коротко о любви. Е. Пушкарев
Влюбленность. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: совместимость, любовь. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: отношения. Е. Пушкарев
Мужчина и женщина: лидерство в любви и браке. Е Пушкарев
Психология любви. Е.Пушкарев
Тест на любовь: «шкала любви» З.Рубина.
"Первая любовь" - важный шаг полового взросления. Е.Пушкарев
Первая любовь. Рэй Брэдбери.
Первая любовь. Ф.В. Булгарин.
Реальна ли "первая любовь"? А. Бабин, Н. Аныкина .
Динамика и факторы представлений о любви и браке среди молодежи. М. Кущева, А. Гуйо, О. Сергеева, В. Рябушкина.